Алексей Цветков
Последний год мы как никогда много говорили о погоде, и не только в традиционном плане разрядки напряженности на первом этапе романтических знакомств – погода заставляла о себе говорить. Было бы, однако, смехотворно, если бы на этом основании мы стали бы претендовать на статус и ученые степени метеорологов и климатологов, я не слышал ни об одном таком случае. Тем более, что большинство этих диспутов проходило, так сказать, в пользу бедных: разговоры шли своим чередом, а погода, как всегда, оставалась независимой. Тут нельзя не признать, что климатологи, в отличие от салонных болтунов, располагают оборудованием и серьезной профессиональной подготовкой, в том числе математической, и если их умозаключения не слишком часто совпадают с реальным положением вещей, то уж такова природа избранного ими предмета, в ней преобладает хаос.
Существует, однако, область, где практически каждый, кто достаточно часто открывает рот, со временем начинает претендовать на статус эксперта, особенно если он или она опирается на сеть аналогичных специалистов, укрепляемую посредством взаимных ссылок и цитат (и то сказать, не на факты же опираться). Это политология — наука, предполагаемые достижения которой, осмелюсь утверждать, оказали на ход мировых событий еще меньшее влияние, чем достижения экономической науки на развитие экономики, то есть мы вступаем здесь в царство бесконечно малых величин. Основной продукт этой науки заключается в теледебатах и статьях, и если устранить из них упомянутую систему взаимных сносок, общий эффект будет примерно тем же, что от наших с вами разговоров о погоде — с той разницей, что нас не приглашают обсудить вчерашний дождик на центральном телевидении.
У меня, конечно же, есть среди упомянутых персонажей свои фавориты, которых я отбираю по показателю с неофициальным названием «коэффициент bs» (не просите расшифровки), представляющему собой отношение общественного резонанса прогнозов к их фактическому исполнению, и возглавляют этот почетный список Френсис Фукуяма и покойный Сэмюэль Хантингтон. Тем замечательнее встреча сразу с обоими: первый воздает коленопреклоненные почести второму.
Речь, собственно говоря, идет о революционных событиях в Египте, с одной стороны радующих всех противников коррумпированного деспотизма, а с другой — не могущих не вызывать обоснованных сомнений у тех, кто помнит предыдущие революции и кризисы в исламском мире, да и не только в нем. Фукуяма ставит нас в известность, что эти сомнения принадлежат не нам, у них уже есть автор, и это, конечно же, Хантингтон (то есть, будьте любезны сделать мысленную ссылку на приоритет), который, оказывается, объяснил нам в своем труде «Политический порядок в меняющихся обществах», что экономическое развитие в обществах с плохо сформировавшимися социальными институтами влечет за собой нестабильность и вместо плавного перехода к либеральной демократии может приводить к установлению военных и иных диктатур. Образование значительной прослойки образованной молодежи, у которой из-за недостаточного развития общества и патерналистской коррупции очень мало шансов рассчитывать на карьеру, выводит эту образованную прослойку в авангард кризиса — иными словами, революции предпринимаются вовсе не самыми угнетенными слоями населения. Этот свой аргумент Хантингтон выдвинул в полемике с господствовавшей в те времена теорией модернизации, согласно которой общество развивается сравнительно стабильно, и решающим фактором развития является экономика.
Иллюстрируя триумф хантингтоновской мысли, Фукуяма напоминает читателю, что «жасминовая революция» в Тунисе началась с акта самосожжения безработного владельца фруктовой палатки, а в Египте вдохновителем протестов на каирской площади Свободы стал глава национального отделения компании Google. Вот только он никак не объясняет, почему такая замечательная мысль осенила в эти дни множество людей, никогда не бравших в руки книги Хантингтона (а в моем случае — и не имеющих намерения когда-либо взять, одной за глаза хватило).
В патентном деле издавна действует принцип: нельзя запатентовать нечто тривиальное, общее место, например колесо или табуретку. Этот же принцип легко применим к идеям: утверждая, что солнце восходит на востоке, а Волга впадает в Каспийское море, мы выходим на протоптанную тропу, по которой до нас прошли миллионы, но оговаривать при этом приоритеты нелепо. Мысли о том, что революции нередко происходят на гребне реформ, что их движущей силой может стать новый класс, возникший в результате этих реформ, и что итоги революций часто непредсказуемы, начали посещать меня много лет назад, но я вовсе не мнил себя на этом основании политологом, равно как и метеорологом — по той причине, что я отличаю дождь от снега. И мне вовсе не приходило в голову считать себя первооткрывателем. Впрочем, Фукуяма, один раз обжегшийся на молоке, усердно дует на воду, и он таки назвал имя человека, сформулировавшего эти идеи впервые — это сделал Алексис де Токвилль, анализируя механизмы французской революции. Так в чем же тогда заслуга Хантингтона?
Политология, подобно социологии, экономике и другим подобным дисциплинам, не относится к числу точных наук — последние две располагают более аккуратными математическими инструментами, но это не сильно помогает им в прогнозах. Политологи умеют чертить графики и диаграммы не хуже прочих, но их источники гораздо более скудны, чем у социологов — революций в истории было на много порядков меньше, чем, скажем, покупателей автомобилей или избирателей у республиканской партии США. На основании этих ничтожных данных, фактически учебника истории и подшивки газет, политологи пытаются отслеживать тенденции и делать прогнозы. Логический метод, которым они при этом пользуются, именуется индукцией: если в определенных обстоятельствах событие регулярно повторяется, есть основание полагать, что оно произойдет и в следующий раз при том же стечении обстоятельств.
На несостоятельность этого метода указывали неоднократно. Известна притча Бертрана Рассела: корова, видя, что фермер каждый день приходит ее кормить, приходит к индуктивному выводу, что завтра и послезавтра будет точно так же. Но завтра фермер отвозит ее на скотобойню. Тем не менее, мы вполне безбоязненно полагаемся на индукцию в повседневной жизни, питая уверенность, что на смену осени придет зима, а не котлета по-киевски, и что, выйдя на улицу, окажемся в родном Безбашенске, а не в Барселоне. Основания для уверенности нам дает частота повторения — именно то обстоятельство, которым не могут похвастаться в наборе своих данных политологи. Их индукция особого свойства: если на позапрошлой неделе некто, купивший лотерейный билет в Теннеси, выиграл 80 миллионов долларов, а на прошлой другой некто в Мичигане выиграл 100, то из этого следует, что купив билет на нынешней неделе в Нью-Йорке, я выиграю 90.
Френсис Фукуяма, конечно же, человек очень неглупый и широко образованный, он прекрасно понимает, что в жизни не все и не всегда происходит по Хантингтону, и он в состоянии снабдить свой тезис массой ученых оговорок. Но в конечном счете эти оговорки сводят весь тезис на нет. Так например, он весьма корректно ссылается на австрийского философа Карла Поппера, считавшего, что все предсказания будущего развития исторических событий бессмысленны, потому что всегда есть факторы, которые мы не в состоянии учесть, и именно они могут оказаться решающими. Но такое мнение — не уточнение идеи Хантингтона, а полное ее опровержение.
У Фукуямы есть все основания для осторожности. 20 с лишним лет назад он предсказал конец истории и глобальный триумф либерализма, но история отказалась двигаться по предписанному маршруту. А в начале нынешнего столетия он числил себя неоконсерватором и поддерживал идею Джорджа Буша ввести в Ираке полную и безоговорочную демократию. Видимо, он в ту пору еще не читал Хантингтона, и впоследствии он от этого проекта отмежевался. Но ретроспективный взгляд на его карьеру может заставить умереть от зависти любого сапера, который, как известно, ошибается только один раз.
Что же касается Египта и других арабских стран, охваченных волной революций, то события там будут развиваться либо так, либо иначе, и никто не отрицает, что оснований для опасений достаточно. Если бы сценарий был известен наперед, это очень облегчило бы жизнь многим президентам и премьер-министрам, пытающимся сегодня спланировать дальнейшую политику в отношении режимов, приходящих на смену свергнутым. Но сценарий известен лишь тем, у кого по счастью нет никаких реальных обязательств — ни перед правительствами, ни даже перед читателями.
Все сказанное совершенно не означает, что мы не вправе строить просвещенные догадки по поводу будущего, и для этого нам вовсе не нужен мундир профессионального политолога. Токвиллю, например, не помешало отсутствие специального образования и кафедры в Гарварде. Не каждый из нас Токвилль, но это уже другая проблема.
Нравится
0 comments:
Отправить комментарий