Устный Шкловский

«Вопросы литературы» 2004, №4
Вступительная заметка и публикация Э. Казанджана

Поэт Владимир Лифшиц и его жена — художница И. Н. Кичанова были друзьями Виктора Борисовича Шкловского и его соседями по лестничной площадке. Они часто общались с ним, записывали отдельные его фразы, реплики, замечания, порой целые рассказы.

После кончины мужа Ирина Николаевна сохранила сделанные ими записи, но на подготовку их к публикации у нее уже не было ни сил, ни времени. Несколько лет назад скончалась и она сама. По ее просьбе хранителем записей стал я, и думаю, настало время для их публикации.

Некоторые из этих записей мне довелось читать в устных журналах (в Политехническом музее и в Музее-квартире Д. А. Налбандяна), и оба раза аудитория — весьма пестрая по возрасту и составу — очень тепло их принимала. Смею надеяться, что они окажутся небезынтересны и для читателей «Вопросов литературы».

Название «Устный Шкловский» принадлежит авторам записей.

• Для того чтобы написать книгу, надо сойти с ума и не верить, что получится.
• Эта машина работает и держится только на ржавчине. (26.9.80)
• Вы понимаете, я должен закончить книгу, которую я еще не начал... (17.6.79)
• Старики — это те, кто старше меня на два года. (5.1.77)
• У лошадей не бывает инфарктов, потому что они никогда не выясняют отношений...
• (О Лифшице.) Володя хороший поэт. Но поэтов у нас заставляют петь тенором, а он не хочет. Поэтому он и занялся «сазоновщиной».
• Когда я диктую, Сима [Примечание: Серафима Густавовна Нарбут (Суок), жена Виктора Борисовича Шкловского] иногда меня немного редактирует. Получается правильней, но хуже. «Вернемся, однако, к нашему герою...» Мне это не нужно. Я отвоевал право ходить по потолку. С этим примирились. Я единственный, кому это разрешено... (23.9.76)
• В драматургии все должно быть замотивировано. Должно быть замотивировано появление действующих лиц и их уход. Мне говорил Горький: «Я никогда не мог замотивировать приход и уход моих персонажей. Они появлялись на сцене и покидали ее, как мухи влетают и вылетают из комнаты... Единственная моя пьеса, где мне не нужно было над этим думать, это «На дне». Ночлежка. Каждый приходит и уходит когда вздумается...» (23.9.76)
• Вы помните у Мандельштама: «Я изучил науку расставанья»? Ну, а я изучил науку уставанья. Я устал... (28.8.76)
• Я страдаю от сознания своей социальной беззащитности... (28.8.76)
• Когда я был в Риме, мне сказали, что в здешнем университете висит мой портрет. Я не пошел проверять. А вдруг не висит?.. (28.8.76)
• (Про повесть Шефнера «Имя для птицы».) Шефнер хороший писатель, но эта повесть мне не понравилась. Он умиляется, жалеет себя, гладит себя по головке. И потом чувствуется, что он рад, что он не еврей, а дворянин... (28.8.76)
• Олеша пил для того, чтобы выпасть из реальной жизни, где нужно все время слушаться... А так, когда он пьян, что с него возьмешь?.. (28.8.76)
• Мы все страдаем от неосуществленного желания дать кому-нибудь по морде... (28.8.76)
• Продавщица в магазине хочет укусить покупателя и не делает этого только потому, что ей мешает прилавок... (11.6.76)
• Телевизор не вынес идиотских передач и сделал себе харакири. Полезли какие-то провода, посыпались гайки, полилось что-то жидкое... (11.6.76)
• По разрешению Ягоды, с его письмом я ездил на Беломор, на свидание с братом, сидевшим в лагере. Письмо Ягоды сделало лагерное начальство очень предупредительным, за мной ухаживали. Когда я уезжал, спросили: «Как вы себя у нас чувствовали?» Огражденный от неприятностей письмом Ягоды, я ответил: «Как живая черно-бурая лиса в меховом магазине». Они застонали... (11.6.76)
• Дурак идет косяком, как рыба на нерест... (25.5.76)
• Один цензор мне сказал: «Ваш стиль очень удобен для сокращений. Выбрасываешь целые абзацы, а как будто так и было...»
• Другой цензор, более умный, сказал: «Моя задача в том, чтобы найти в сочинении вашу главную идею — и вычеркнуть. Тогда получается хорошо...»
• Это похоже на то, что сказала мне моя мама однажды. Рассказывал ли я вам, что она не признавала моего таланта? Но вот ей довелось прочесть мою статью в «Правде», которую искорежили до неузнаваемости. И она сказала: «В первый раз я поняла, что ты хотел сказать». (25.5.76)
• Рассказывать задуманных вещей не надо. Это все равно что лишать их невинности. Потом будет трудно писать. (11.6.76)
• Ночью я просыпаюсь и в темноте выдумываю свои ненаписанные книги. И я счастлив. (11.6.76)
• Погода стоит плохая, потому что у нас натянутые отношения с Богом... (11.6.76)
• У нас в голове столько паутины, что мухе не пролететь из уха в ухо... (11.6.76)
• Я вру мало. Я выдумываю. (11.6.76)
• Наши обстоятельства можно сравнить с селедкой, завернутой в газету. Газета промасливается и начинает вонять. Тогда поверх этой газеты селедку заворачивают в другую газету. Та тоже промасливается и начинает вонять. Заворачивают в третью и т. д. А затем обнаруживается, что самой селедки вовсе и нет, а есть только промасленные и вонючие газеты... (8.6.76)
• Мы верим свидетельствам современников не тогда, когда они говорят, а когда проговариваются... (18.5.76)
• (О Кутузове.) Внук спросил у Кутузова, когда тот направлялся в действующую армию: «Дедушка, ты сумеешь победить Наполеона?» — «Победить не сумею, но попробую его перехитрить. У меня то преимущество, что я все знаю о нем, а он обо мне ничего не знает». (18.5.76)
• Еще до Бородина Кутузов дал задание тульским оружейникам укоротить стволы ружей (облегчить ружье!) и изготовить большую партию подков для кавалерии, — он уже готовил армию для преследования... (18.5.76)
• Еще задолго до Бородина Кутузов, узнав, что его жена и другие близкие переехали в Москву, дал распоряжение нанимать лошадей и уезжать из Москвы. (18.5.76)
• — Сколько вам лет, Володя?
  — Шестьдесят два года.
  — Вы принадлежите к поколению случайно не убитых лю-
  дей. (21.6.76)
• Я умею говорить. И у меня есть что сказать. Но мне не с кем говорить... (21.6.76)
• Когда я был молод, меня познакомили с учеником Павлова, профессором Военно-медицинской академии Кульбиным. Он был очень славный, очень наивный человек. Он мне сказал: «Вы гениальны». Я спросил: какие доказательства? Он сказал: «Вот какие: я зарабатываю 400 р. в месяц. Я буду давать вам в месяц 40 рублей, чтобы вам не надо было бегать по урокам, а чтобы вы только писали. Я буду давать вам эти деньги два года, потом у вас у самого появятся...» Они у меня появились через полгода.
• У него была жена, с которой он прожил 50 лет. Она получила очень большое наследство. Она сказала: «Мы живем бедно, я поеду в Гельсингфорс и буду там жить богато». И она уехала. Она бросила его, потому что стала богатой. Сейчас мы этого не понимаем... (21.6.76)
• (Говорили об индийской философии, в частности — о теории переселения душ.) Я не хотел бы после смерти воплотиться в какое-нибудь животное у нас в России. С животными у нас обращаются плохо... Где-то я уже прочел намек, что коров можно кормить торфом... (21.6.76)
• Толстой говорил: «Страдания людей и животных в России неизмеримы...» (21.6.76)
• Я пришел, чтобы рассказать о своем открытии: Дон Кихот, оказывается, знал Дульцинею еще девочкой, знал ее за 12 лет до того, как она стала его Дульцинеей. Знал ее родителей, крестьян... У меня в сценарии Дульцинея появляется только в самом конце, на похоронах Дон Кихота. Она будет уже седая... Она скажет, что никогда не была его женой, и поэтому ей можно присутствовать на похоронах. В Испании жена не имеет права присутствовать на похоронах мужа.
• Я живу «Дон Кихотом». Я взялся за эту работу из-за денег, не было денег. А сейчас я ею живу, это мое счастье... Нужда рождает вдохновение. Пушкин много писал ради денег, особенно перед женитьбой. И писал неплохо... «Робинзон» написан Даниэлем Дефо ради денег, он выдавал замуж дочь. К слову сказать, он был не только писателем, но и шпионом, осведомителем...
• К вдохновению приводит милиция... (17.5.76)
• (На замечание В. Лифшица по поводу того, что «нужда приводит к вдохновению»: видимо, сейчас, когда стал так явно ощущаться недостаток во всем, должна расцвести художественная литература.) Не знаю, не знаю... Вот цены поднимутся, это я знаю точно.
• Вы, конечно, знаете, что Николай II имел воинское звание — полковник. Когда военные приближенные захотели сделать его генералом, он сказал: господа, не беспокойтесь о моей карьере... (12.5.76)
• Я видел Распутина. Высокий, с окладистой бородой. Холодные серые глаза, необычного рисунка, какие-то прямоугольные. Умный колдун. (12.5.76)
• В Первую мировую войну мне вручал георгиевский крест генерал Корнилов. Хотел целоваться. А я не хотел. Подставлял щеку... (12.5.76)
• Три поколения Розановых собирали библиотеку русской поэ­зии. Причем каждая книга обязательно должна была быть в трех экземплярах: один — в переплете того времени, когда она была издана, второй — с автографом, третий — неразрезанный. Эту уникальную библиотеку последний Розанов — профессор Иван Никанорович — завещал Публичной библиотеке с условием, что его библиотеку там не разрознят. Такого условия Публичка не приняла. Сейчас библиотека Розановых находится, кажется, в Пушкинском доме. (12.5.76)
• Моя телефонная книжка умирает.
• В Библии нет выражения «ложь во спасение», у Прудона
  нет — «собственность есть кража», Чехов никогда не говорил про ружье, которое в последнем акте должно выстрелить.
• Когда-то я по заказу написал статью для «Правды». Критик Лежнев (ныне покойный), который ведал отделом литературы и искусства, статью очень похвалил и при мне начал править. Долго правил. Перечел и сказал: «Так. Теперь получилось говно. Но это еще не то говно, которое нам нужно». И продолжал править.
• Во время последней войны одно партизанское соединение остановилось в селе, где была неразрушенная церковь. Командир пришел к священнику и сказал: «Батюшка, у нас много раненых, позвольте расположить госпиталь в церкви, это наиболее подходящее помещение». «Что ж, — сказал священник. — Дело Божье. Не возражаю. Только одна просьба: не занимайте алтарь». — «Но как раз в алтаре мы думали устроить операционную, там больше всего света...» — «Ну что ж, — вздохнул священник, — будь по-вашему. Но только одна просьба: пусть в алтарь не заходят женщины». — «И это не получится. Из четырех хирургов у нас три женщины». — «Ладно, — сказал священник, — делайте, как находите нужным, а с Богом я как-нибудь сам договорюсь...» (18.2.76)
• В 1918 году в Самаре мне нужно было по некоторым обстоятельствам на время куда-нибудь скрыться. (Почему, Виктор Борисович? — Эсеровские дела...) Был один знакомый доктор. Он устроил меня в сумасшедший дом. При этом предупредил: только никого не изображайте, ведите себя как всегда. Этого достаточно... (18.2.76)
• Пировали в Ясной Поляне году, примерно, в 1936-м. Писатели. Был там, помню, Бабель. Еще был Лебедев-Кумач, «солнце русской поэзии». Остальных не помню. Ко мне несколько раз подходил глубокий старик, прислуживавший за столом, в прошлом — графский лакей. Предлагал налить бокал. Я отказывался, а он все время подходил. Наконец я сказал: оставьте меня, что вы ко мне привязались?.. Он ответил: «Его сиятельство велели...» После объяснил: «Его сиятельство велели всегда доливать бокалы по шуму. Там, где тише, там и доливать. Чтобы гости шумели ровно...» (18.11.76)
• Когда Оля [Ольга Густавовна Суок, сестра Серафимы Густавовны Нарбут, жена Юрия Карловича Олеши] просила Юру [Юрий Карлович Олеша] оформить их брак, тот искренне удивлялся: «Неужели ты намерена жить после меня?..» (16.5.76)
• В Ленинграде долгое время работала в Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина сотрудница, старушка по фамилии Люксембург.  Полагали, что она еврейка. Однажды в отделе кадров поинтересовались — есть ли у нее родственники за границей. Оказалось, что есть. Кто? Она сказала: английская королева, королева Голландии... Дело в том, что я герцогиня Люксембургская... Поинтересовались, как она попала в библиотеку. Выяснилось, что имеется записка Ленина, рекомендовавшего ее на эту работу... (16.5.76)
• Вторая история: нищая старушка в Ленинграде. Нуждалась, одалживала по рублю. Тоже библиотечный работник. После ее смерти обнаружили среди тряпья завернутый в тряпицу бриллиант таких размеров, что ему не было цены. Выяснилось, что старушка — сестра королевы Сиама, русской женщины. Та в свое время прислала сестре «на черный день» этот бесценный бриллиант. Настолько бесценный, что нищая старуха не решалась его кому-либо показать. (16.5.76)
• Еще про старушек из библиотечных и музейных работников... Б. М. Эйхенбаум, когда его отовсюду выгнали, занялся работой над биографией и сочинениями Вигеля. Ему нужен был портрет Вигеля анфас, а все известные портреты были в профиль. Б. М. два года занимался поисками, в частности в Доме Пушкина на Мойке. Не находил. Однажды разговорился с одной старушкой из библиотеки (филиал Публички на Мойке) и узнал, что та может предоставить в его распоряжение все портреты Вигеля, которые только дошли до нашего времени, в том числе и нужный ему портрет анфас... У старушки была картотека, и все сохранилось. А он два года бегал мимо нее. Очень интересные и образованные старушки были в ленинградских библиотеках. (16.5.76)
• Если бы существовала Большая золотая медаль за самое худшее хозяйствование, то мы бы ее несомненно получили. (16.5.76)
• Мой внук Никита очень хороший мальчик. Он меня любит. Но он совершенно от меня закрыт. И я его не интересую. Мы — два разных государства...
• Никто никому не нужен... (13.2.76)
• Мой отец был учителем математики. Он говорил: «Никогда не внушайте ученикам, что что-нибудь очень сложно. Наоборот. Внушайте, что все очень просто, что им ничего не стоит самим все понять и что вы только словно бы очерчиваете кружком то, что они сами уже отлично поняли...» (13.2.76)
• Очень немногим известно, что во время голода именно
  Л. Н. Толстому пришла мысль подбавлять в тесто (муки не хватало) патоку. Это давало возможность накормить большее число голодающих. Получился хлеб, который сейчас называется бородинским... (16.2.76)
• Мы привыкли мыслить монтажными кусками, вставляя их в свои рассуждения наподобие кирпичей. И редко проверяем правильность этих монтажных кусков изнутри. (16.2.76)
• (Из итальянских впечатлений.) На одном из приемов мне показали одну старую даму в бриллиантах: это маркиза Н. Она член коммунистической партии.
• После моего доклада на юбилее Боккаччо в Италии городок, где родился и жил Боккаччо, сделал меня своим почетным гражданином. Они мне все время оттуда об этом пишут.  Но оказывается, что для того, чтобы принять это почетное гражданство, нужно чуть ли не разрешение ЦК. Так мне объяснили в Иностранной комиссии. Теперь они пишут, что приедут сами вручать мне это почетное гражданство. Интересно, как пойдет дело дальше?.. (16.2.76)
• Швейцар отеля, где я жил, коммунист. Он попросил меня: «Расскажите мне о Москве, но только хорошее. Все плохое я уже знаю». (16.2.76)
• Когда меня спросили, какие женщины мне больше нравятся, я ответил им сразу: виноватые. (16.2.76)
• Рукопись была настолько плоха, что не годилась даже для возврата... (23.1.76)
• Прочел книгу писателя Н. Можете мне не завидовать... (6.11.76)
• (Про Федина.) Чучело орла. Подсадная утка. Томас Манн для домохозяек.
• У одной женщины спросили — от кого у нее ребенок. Она ответила: «Главным образом от Фадеева».
• Мимо нашей дачи в Переделкино рысью пробежал Евтушенко, торопясь за границу...
• «Литературообразные» люди. Лет 50 пишут, а ты их не знаешь, ничего не читал...
• Одному «литфондовскому» писателю я как-то сказал: «Ложась спать, вы, наверное, думаете: зато я самый вежливый...» По-моему, это обидно, правда?
  («Литфондовскими» В. Б. почему-то называл всех плохих писателей. — И. Л.)
• (Лифшицу.) Мне Ирина прочитала вашу переписку с Глазковым в стихах, и я вам искренне позавидовал. Это замечательно, что в наше время два поэта так бескорыстно перебрасываются стихами, и слова их слушаются, как собачонки, и прыгают, и, главное, прыгают для собственного удовольствия. Я вам позавидовал... (ХI.73)
• Не верьте Евтушенко. Ему не верит  даже его беленькая трехногая собачка... (19.2.74)
• Вывески на лавках раньше были с рисунками. У нас были свои Пиросмани. Жаль, что никто не додумался собирать эти вывески. (19.2.74)
• Я хочу только одного: чтобы меня не заставляли говорить то, чего я не думаю...
• В молодости у меня был сюртук, который до меня дважды кончал университет (с моими братьями). Со мной он не кончил...
• Горький был похож на неверную женщину. Он мог влюбляться без памяти. Так он был влюблен в Бабеля, в Зощенко, в меня. Влюблялся во Всеволода Иванова. В Гржебина. Но мог внезапно и без видимой причины разлюбить, чтобы влюбиться в кого-то другого. Впрочем, Бабеля и Зощенко не разлюблял никогда...
• (Про Солженицына.) Он утверждает, что Февральская революция произошла оттого, что московский гарнизон не хотел идти на фронт, а октябрьская — оттого, что Временное правительство распустило полицию. Это просто невежливо.
• Моя жена по каждому вопросу имеет два мнения, и оба окончательные, поэтому мне довольно трудно...
• Моя жена с ветрилами, но без руля.
• (О Шефнере.) Такое впечатление, будто он когда-то в детстве съел ядовитый гриб и с тех пор пребывает в каком-то волшебном сне...
• (Обращаясь к В. Берестову, приехавшему в Москву.) Вас тут выпьют с чаем.
• Работать трудно. Пролезаю сквозь пишущую машинку, как рельс сквозь прокатный стан.
• (О даче.) Там у нас узкая лестница, не для человека, а для кошки. Для небеременной кошки.
• Там 70 квадратных метров, которые мы не можем заполнить двумя нашими маленькими телами.
• Только у очень занятых людей бывает свободное время.
• У критика Тарасенкова была собрана большая библиотека русской поэзии. Он всю ее переплел в ситчик, заклеив переплеты с выходными данными... От этой библиотеки пахло дураком.
• Годами валяется ненужная книга, вы наконец от нее избавляетесь, и на следующий день она оказывается вам позарез нужна. Это проверено.
• В годы военного коммунизма мне однажды пришлось есть бутерброд с сельтерской водой. Это получилось так. Пролили сельтерскую воду, лужица на столе замерзла, превратилась в лед. Этот лед мы клали кусочками на хлеб и ели.
• Шайкович принес Горькому китайский сервиз. (Алексей Максимович собирал китайский фарфор.) Он посмотрел на сервиз, принесенный Шайковичем, и сказал, что это фарфор поддельный. Принес английский каталог. И там Ш. вычитал, что сервиз действительно поддельный, но что эта английская подделка под китайский фарфор — одно из самых ранних фарфоровых изделий в Англии. И что, не будучи китайским фарфором, этот сервиз совершенно бесценен как английский фарфор.
  Поблагодарив А. М. за это неожиданное открытие, Ш. удалился, унося свою драгоценность.
  А. М. не был на него в обиде, так как в свое время увел у него жену...
• «Корабельщики молчат. С бабой спорить не хотят» — я воздерживаюсь от того, чтобы процитировать эти строки Серафиме Густавовне, но иногда очень хочется.
• Разглядывал у букиниста интересную книгу. Положил. Ушел. Через несколько дней опять увидел у него эту книгу. Удивился: цена увеличилась вдвое. Почему? — поинтересовался я. — Потому что я видел, с каким интересом вы ее разглядывали...
• Был случай, когда, выйдя из себя, я загнал в угол перепуганного редактора, вытащил из его служебного письменного стола и разорвал все бумаги, а ящики, чтобы утолить ярость, продавил каблуками.
• В одном издательстве мне долго не выплачивали мой гонорар, водили  за нос. Однажды, после очередного отказа, я вышел из терпения и в кабинете директора издательства стал молча скатывать большой ковер, покрывавший пол кабинета. Директор онемел. Я скатал ковер, взвалил рулон на плечо (силы тогда хватало) и понес его из кабинета.
  — Что вы делаете? — завопил директор.
  — Уношу ковер в погашение вашего долга...
  Мне заплатили наличными.
• Я очень неприспособленный человек. Я умею только три вещи: писать, разговаривать и скандалить. (28.9.73)
• (Про ревность.) «Почему ты улыбаешься?» — спросила Сима, когда я сидел у нее в больнице (она уже поправлялась). Мужчина не должен, видимо, иметь никакого выражения. Вообще, мужчины должны ходить в чадре!
• Олеша любил Симу. Женился на Ольге. Говорил, что они очень похожи друг на друга, но Ольга добрая, а Сима злая. (28.9.73)
• После смерти Володи Маяковского осталось два чемодана писем женщин к нему. Эти чемоданы забрала Лиля Брик, сожгла письма в ванной и приняла из них ванну. (28.9.73)
• У меня была (а может, еще и есть?) двоюродная сестра. Тогда ей было 15 лет. Она была левой эсеркой. Когда после неудачного эсеровского мятежа их брали, она отстреливалась. Ее приговорили к расстрелу. Мать пошла к Горькому. Горький говорил с Лениным. Ленин позвонил в ЧК и спросил — чем больна эта девушка. Ему ответили, что она здорова. Ленин сказал: когда вы научитесь понимать русский язык? Я не спрашиваю у вас — здорова она или больна. Я спрашиваю: чем она больна... Его поняли. Сказали, что у нее высокая близорукость.
  Девочку освободили из-за болезни. Может быть, она еще жива где-то за границей. (28.9.73)
• Справедливость в конце концов торжествует. Но жизни не хватает. (11.7.71)
• (Про Евтушенко.) Он распят на холодильнике... (30.12.71)
• (Про Тарковского, посмотрев первую часть «Рублева».) Картина очень плохая. Жестокая. Невежественная. Сам Тарковский не лишен способностей, но он очень безвкусен и смело-безграмотен. (30.12.71)
• Мы так одичали, что не ходим на четвереньках только по рассеянности. (30.12.71)
• Старость накрывает меня, как мальчик накрывает птицу шапкой.
• Творчество дает принудительную молодость. Нельзя писать, будучи стариком.
• Я не ревнив. Но однажды я приревновал Эльзу [Эльза Триоле, французская писательница, младшая сестра Л. Ю. Брик. Героиня книги В. Шкловского «Zoo, или Письма не о любви»] к одному анг­личанину. Это было в берлине. Я поднял его и бросил в открытый рояль, на струны. Англичанин был очень испуган. Больше всего его испугало отсутствие логики: почему именно в рояль? За порванные струны заплатил он.
• Список рецензий на меня составляет 78 страниц. И подавляющее большинство из них — ругательные.
  Есть вещи, которые у меня ругают 50 лет подряд. Например, «Искусство как прием». Ругают уже два поколения. Не стоит ли призадуматься — что же это за вещь, если ее так долго ругают?
• Я впервые напечатался в 1908 году. Устаешь от одной этой даты.
• Я боюсь звонить по телефону. Везде неблагополучно. У вас еще лучше, чем у других, вы работаете.
• Один из способов убийства писателя — засахаривание в меду. (1971 год)
• (Про одного писателя.) От него  ничего не осталось, его разрезали на цитаты... (1971 год)
• Литературная дискуссия в начале 30-х годов.
  Гронский: — Мы будем бить Шкловского по черепу дубиной, пока он не осознает своих ошибок!..
  Шкловский (с места): — Вы в лучшем положении, чем я: у вас только дубина, а у меня только череп!..
• Диспут о Луначарском-драматурге. Молодой Шкловский назвал Луначарского эпигоном. Тот обозлился: Шкловский так молод, что на его хвосте еще налипла скорлупа от яйца, из которого он вылупился! Если я эпигон, то вот скажите сразу, с места, на кого я похож! — Вы похожи на редакционную корзину для отвергнутых рукописей, — ответил В. Б., Луначарский на секунду задумался, сел, засмеялся, и сказал: — А что? Похоже!..
• Обмен телеграммами между Луначарским и Шаляпиным, отказавшимся вернуться на родину. Луначарский сообщил Шаляпину, что тот лишен звания народного артиста. «Я не народный артист, а международный», — заносчиво  ответил телеграммой Шаляпин. «Международными бывают вагоны», — ответил в свою очередь Луначарский, и на этом обмен телеграммами прекратился. (1971 год)
• Это было, вероятно, в 1918 году. Как-то ночью мы бродили с Блоком по петроградским улицам и увлеченно разговаривали. «А вы все понимаете», — сказал мне, прощаясь, Блок. Странная вещь память. Она работает выборочно и не всегда удачно. Я запомнил эти слова Блока и унес их как хорошую отметку, полученную — совершенно не помню за что.
• Два брата победили на Олимпийских играх. Мать победителей вознесла благодарственные молитвы богам, прося даровать ее сыновьям самое большое счастье. И боги вняли ее молитве: оба ее сына в ту же ночь умерли во сне.
• (Про женщину, которая очень близко к сердцу принимала все дела неродного сына, тревожилась за него, переживала.) Мачеха-неудачница.
• Когда приходит докучливый посетитель, я пускаю в ход глушитель системы Шкловского: начинаю говорить сам и не закрываю рта до тех пор, покуда он не уходит.
• Есть плохие писатели, графоманы — с ними легко. Есть хорошие писатели, полновесные люди — с ними легко. А есть такие, которые лезут в литературе не в свои двери, — с ними трудно...
• Писатели обидчивы, как пуделя.
• Больше всего я теперь люблю бессонницу. Не спишь и мысленно сам с собой разговариваешь. Это так интересно... (8.73)
• Говорят — молодость прошла. А у меня такое чувство, что прошла уже и старость. (8.73)
• (О скупости.) Скуповат был Л. Н. Толстой. Скуп был Горький. В Берлине я попросил у него взаймы, он сделал мне морду номер три. Я сказал: «Алексей Максимович, вы же знаете, что я достану и отдам. Разве у вас нет денег?» Он ответил: «Я сначала издаю свои книги в Германии, мой представитель получает гонорар в валюте. Кроме того, я получаю ежедневно, не исключая праздников, по сто рублей золотом из России, за собрание сочинений. Деньги у меня есть. Но я вырос в семье, где три копейки были деньги. Я скуп. Я дам вам взаймы, но не мешайте мне при этом иметь то выражение, какое у меня есть...»
  Необычайно скупа была Эльза. Чудовищно скуп был Асеев.
  Маяковский не был скуп, давал деньги, но все очень аккуратно записывал, боясь запутаться в денежных делах, особенно с Лилей. Скуп был Брик.
  П. И. Сторицын получил в наследство несколько миллионов как раз в дни Октябрьской революции. (23.9.73)
• (О поездке в Англию.) Гакель — православный священник в Лондоне. Выходец из германии. Попадья — в мини-юбке. Четырех­этажный дом. Четверо детей. Столетние дубы. Нет домработницы. Сами хозяйничают.
• Профессорша-англичанка, тоже удостоенная мантии. Ее речь. — Вы меня хорошо знаете. Знаете мои книги. Но дома я должна обслуживать семью. Правда, мужчины мне помогают, но главная тяжесть домашних работ — на мне. Я говорю это для того, чтобы присутствующие здесь мужчины знали, что дома мы, женщины, не так уж счастливы...
• Англичане очень серьезно относятся к деньгам. Расплачиваются с шофером такси так, словно покупают дом. Я думаю, что это хорошо. За этим стоит уважение к труду. (25.9.73)
• У меня дома заведующая паникой — Сима. (25.9.73)
• (О вдовах талантливых писателей, издающих мемуары о покойных мужьях, где на первый план выходят сами воспоминательницы.) Видимо, они думают, что талантливость передается при помощи трения... (25.9.73)
• Мне иногда кажется, что мы мчимся в неуправляемом автомобиле... (6.71)
• Мне рассказывали, что Романов (кинематографический, вы знаете)[Александр Владимирович Романов, в то время председатель Комитета по кинематографии при СМ СССР] на память процитировал полстраницы из Шкловского. Для меня это так же удивительно, как если бы ваш кот Федя, которого я люблю гладить по животу, вдруг бы сказал: «А мне не нравится ваша последняя книга...» (6.7.71)
• (О «хулиганстве» в театре. Не в прямом смысле, а об эпатировании зрителя оригинальностью режиссерской трактовки классических пьес.) Хулиганят безвкусно. Мелко. Бессмысленно. Мне это напоминает высказывание Свифта, который писал что-то в таком роде: если вы решили есть младенцев, то выбирайте крупных и упитанных. Ибо если вы будете есть тощих и маленьких, то не получите гастрономического удовольствия, а угрызения совести будут такими же.
• Так вот: эти режиссеры едят младенцев размером не больше кильки...
• (Побывав в Музее-квартире Маяковского, В. Б. обнаружил там много изменений по сравнению с тем, как выглядела квартира при жизни поэта: все стало аккуратней, отремонтированней, благолепней.) У нас умеют улучшать бытовые условия писателям даже после их смерти...
• (При обсуждении модного вопроса об участии ЭВМ в прогнозировании брака.) Какая ЭВМ предскажет вам, что нужно, чтобы эфиоп женился на русской дворянке, чтобы через какое-то время получился великий русский национальный поэт?
• (О своем отце.) Ему было 70 лет. Он преподавал математику. Он говорил: изучая математику, не надо напрягаться. Она вовсе не так сложна...
  
  Он преподавал в артиллерийском училище, которое потом стало Академией. И у него потребовали диплом, которого не было. Отец сказал: если вам важен не человек, которого вы знаете два десятка лет, а бумажка, то вы ее получите. Мне нужно для этого полтора года... И он за полтора года окончил университет, будучи глубоким стариком, заочно. И получилось, что очередной выпуск его учеников в Академии совпал с получением диплома отцом. Он окончил вместе со своими учениками...
  
  Когда он был женат на своей первой жене, она его бросила. Отец в лесу укрепил большой нож рукояткой на пне, острием вверх, залез на дерево и бросился вниз, грудью на нож. Пропорол себе грудь, но остался жить. Через много лет его мать (моя бабушка) встретила его первую жену, тоже уже старуху, и набросилась на нее с упреками: что вы сделали с моим сыном! Это было странно, ругались две старухи...
  
  Отец говорил: человек устает от сдерживаемого негодования. Его не надо сдерживать. У нас в доме можно было наблюдать такие примерно картины: мама берет кипящий самовар и бросает его об стену. Папа в это время опрокидывает шкаф. Я — маленький — срываю с окон портьеры. А старший брат сквозь запертую дверь, прошибая ее, выбрасывается на лестничную площадку... А через полчаса вся семья мирно пьет чай из скособоченного самовара. И всем хорошо... Разрядка.
• (О Кремлеве-Свене [Илья Львович Кремлев-Свен — советский писатель, старый большевик, в его книгах преобладала историко-революционная тематика]) Этот большевик мне хвастливо сказал, указывая на серьги жены: «У нее в каждом ухе по четыре листа массового тиража!..»
• Ну зачем надо Михаилу Лившицу выступать с этой статьей об абстракционистах [Михаил Александрович Лившиц — философ, автор трудов по эстетике, составитель антологии «Маркс и Энгельс об искусстве». Имеется в виду наделавшая в то время много шуму статья М. А. Лившица в «Литературной газете» «Почему я не модернист?»]?.. Ведь пора уже думать о душе. Да и денег за такую статью платят мало. Если уж так нужны деньги, мы бы ему собрали коллективно тридцать рублей...
• Манеж — могила неизвестного скульптора.
• Была Лиля Брик. Ей 84 года. Сильно накрашена. Желтая. Нарисованные брови. Напоминает восковую куколку из музея мадам Тюссо.
• Команда: от меня до следующего столба — бегом!..
• Ромео, ужасая зал,
  Вонзает в грудь себе кинжал.
• Стирание разницы между городом и деревней. В больнице соседи по койкам: десятиклассник Вася из села в 40 км от города Курган на Урале. И второкурсник какого-то хитроумного техниче­ского вуза в Москве — Сережа. Вася — водит трактор, говорит на уральском диалекте: «исть», «ну?» вместо «да» и т. п. Сережа окончил английскую школу. Читает романы Агаты Кристи в подлиннике. Увлекается поп-музыкой... Казалось бы — крайности, антиподы. Вовсе нет! Оба говорят на каком-то малопонятном птичьем языке, прибегая к усиленной жестикуляции и звукоподражаниям, как наши далекие предки... Словарь обоих убог до крайности. Особенно это видно, когда Вася или Сережа (или оба вместе), перебивая друг друга, пытаются рассказать содержание какого-нибудь фильма, увиденного по телевизору, стоящему в холле отделения. Тут уж идет сплошной свист, хрюканье, гаканье, траханье и т. п.
  Как-то пришли из холла после фильма. Спрашиваю: «Ребята, что вы смотрели?»
  Сережа: — Какой-то детективчик девятнадцатого века.
  Вася: — Там один старушку топором зарубил, а тут ее сестра пришла, так он и ее тюкнул...
• Сложилось впечатление, что Маяковский был не очень-то терпим к другим поэтам. Во всяком случае, судя по его стихам. Вспомним, как он «обласкал» Безыменского («морковный кофе»), Уткина, Молчанова, даже своего друга Асеева («маленькая, но семья»). Однако есть и другие свидетельства. Рассказывал композитор М. И. Блантер, встречавшийся с М. у Бриков, да и не только у них.
  Вернувшись из Парижа, М. у Бриков спросил Блантера: «Мотенька, вы не встречаете Адуева? Если встретите, скажите ему, что я привез письмо от его мамы. Я и сам его разыскиваю, но, может быть, вы увидите его раньше меня». «А кто такой Адуев?» — спросила Л. Брик. «Ты не знаешь Адуева? — удивился М. — Это очень талантливый поэт, с отличной техникой. Его несчастье в том, что ему не о чем писать». И сказано это было с искренним сочувствием, безо всякой издевки.
  Однажды Блантер спросил М.: «В. В., скажите, Пастернак действительно большой поэт? Я не понимаю многих его стихов». — «Вы не огорчайтесь, но вам и не надо, Мотенька, понимать. Пастернак — гениальный поэт. Но пишет он не для вас, а для нас». И сказал это так, что М. И. (тогда совсем молодой, но уже обретающий славу композитор) нисколько не обиделся.
• Еще как-то Блантер увидел М. играющим с кем-то на биллиарде. «С кем это вы играли?» — спросил он у него после. «Это замечательный поэт! — с восхищением сказал М. — Вы о нем скоро услышите. Это Михаил Светлов».
• (Вернулся из Пицунды, где 24 дня отдыхал, не написав ни строчки. В первый же вечер после возвращения ему позвонил проф. Машинский и стал настоятельно требовать обещанную статью, которую В. Б. не написал.)
  — Что вы делали в Пицунде?
  — Отдыхал.
  — Но вы же поклялись, что напишете для нас статью!
  — Моя клятва отдыхала вместе со мной...
• Юлиан Григорьевич Оксман рассказывал о смерти Мандель­штама: «На Колыме зимой 1938—39 годов я узнал о смерти Осипа Эмильевича от одного знакомого доктора, присланного в наш лагерь. Доктор был тоже заключенный. Он рассказал, что познакомился с О. Э. еще в Воронеже, во время его воронежской ссылки. Сам доктор был в то время на свободе, воронежский житель. Он очень любил стихи. Приезд О. Э. был для него большим событием. Они встречались. А потом доктор был арестован и отправлен на восток, в какой-то лагерь. Вскоре и О. Э. был отправлен по этапу. Этап, как рассказали доктору заключенные, шел полтора месяца. Теплушки были битком набиты заключенными. В одной из них ехал О. Э. У него прогрессировала мания преследования. Ему казалось, что его хотят отравить. Поэтому он не ел свои пайки, считая их отравленными, а по ночам крал пайки у других (они были без яда — тут была логика сумасшедшего). Мандельштама били. Отнимали хлеб. Но он по ночам  его снова воровал. Он зарос, у него была огромная борода. Завшивел. Вызывал у заключенных не жалость, а отвращение: “вшивый вонючий жид”... А потом доктор и воочию увидел О. Э., когда этот эшелон прибыл на Дальнем Востоке на одну большую промежуточную станцию, откуда формировались и  отправлялись этапы на  Колыму и в Николо-Уссурийск. Этап уходил за этапом, а О. Э. ни в один не включали, — очень он был хил и слаб, не выдержал бы переезда по морю, да и долгого переезда по железной дороге тоже... Так он и оставался в бараке, продолжая все глубже и глубже погружаться в безумие. Продолжал красть. Его пинали, били. Наконец просто выбросили из барака во двор. Было это в январе. Январь в тех местах похож на май в Ялте: тепло, по-весеннему хорошо. Поэтому О. Э. особенно не страдал от отсутствия крыши над головой. Свою еду (отравленную!) он выбрасывал, питался, роясь по целым дням в лагерной помойной яме. К этому времени он уже совсем был страшен, мало походил на человека. Но иногда, роясь в помойке, бормотал стихи, принимал торжественные позы. Я, работая в лагерной больнице, подкармливал его, выносил ему пакеты с кое-какой едой. Но он наконец и ко мне стал относиться с недоверием. А потом меня перегнали на Колыму. И уже здесь я узнал, что, когда наступили холода, О. Э. умер».
• (Письмо Шкловского Ильину [Виктор Николаевич Ильин — генерал-лейтенант КГБ, в то время — оргсекретарь Московского отделения СП РСФСР] по поводу уничтожения собак в Доме творчества «Переделкино».)
  «Дорогой Виктор Николаевич!
  Дело, конечно, скверное. В русской литературе был рассказ “Муму” (Тургенев), несколько рассказов в “Детском чтении” про Бульку (Толстой), “Каштанка” (Чехов), “Белый пудель” у Куприна, стихи про собак Есенина и Маяковского, очень хорошая повесть Троепольского “Белый Бим черное ухо” — и вдруг Литфонд уничтожает собак, имеющих прописку, документы.
  Если не говорить про порядочность и гуманизм, то эти собаки — имущество, на них должен быть документ.
  Территория у нас большая. Может быть, на нашей территории есть подсобные склады, и, может быть, собаки, отрабатывая свой хлеб, полаяли невпопад.
  Надо разобраться в этом деле.
  Убежденным противником этих собак была сестра-хозяйка Надежда Анатольевна.
  Кстати, напоминаю, что теперь в меню не указывается чистый выход продуктов: что получает человек на тарелку. Не об этом ли лаяли собаки?
  Сам я в это время не был. Я бы за собак заступился. Это была хорошая компания — с характерами. И может быть, память об этих собаках переживет забвенный век людей, не умеющих составлять меню.
  На эту историю я не попал, возил жену на операцию. Все прошло благополучно. Но бурное развитие болезни — воспалительный процесс в желчном пузыре — может быть связано с кулинарными ошибками, с качеством жиров в Переделкино.
  Пока пострадали собаки, и они  уже не лают. Но в деле, вероятно, придется разобраться.
  Прошу прощения за то, что пишу своему старому товарищу по кино по такому, казалось бы, незначительному случаю.
  Но участок огромный, ворота не закрываются, охраны нет.
  Я любил этих собак, так же как и многие другие. Они были нашей традицией.
  К сожалению, у меня еще не было дачи, а то я бы их взял на свои харчи.
  Я старый писатель, и собачий лай мне никогда не мешал.
  В общем, я думаю, что тут дело не в лае.
  С уважением.
  А в кино плохо. Никто, видно, там уже не лает. А в залах кинотеатров пусто, и все, как говорил старик Бронза в рассказе Чехова “Скрипка Ротшильда”, — все одни убытки.
  С любовью. 
      Виктор Шкловский».
• Лежит в постели в полосатом синем халате.
  — Я хороший писатель. (После того, как мы с Ириной в два голоса хвалим его «Жили-были».)
  Я: — В. Б., так может сказать Евгений Сазонов [Евгений Сазонов — «писатель-людовед», собирательный сатириче­ский образ самовлюбленного советского писателя-соцреалиста. Одним из создателей Евгения Сазонова был Владимир Лифшиц].
  Немного смутился...
  — Нет, я нормальный писатель. Я много работаю. Нет, я все-таки хороший писатель. Лучше всего мне удаются описания Петербурга. Впрочем, я не очень хороший писатель. Я должен был бы работать больше. Затем, у меня все от первого лица. У меня нет интриги. (19.2.74)
• Виктор Борисович обещал редакции журнала «Костер» написать о Достоевском. Достоевский снимал комнату с пансионом у немца. Денег не было. Писал «Игрока»... Хозяин сказал, что за неуплату постоялец недостоин обеда, но чай он ему давать пока будет... В. Б. хотел об этом поведать. Рассказ должен был называться «Недостоин обеда». Но... время шло, а редакция все не получала обещанного. В. Б. деликатно напомнили об этом. Через меня. Он мне сказал:
  — Я вам, Володя, сейчас скажу две правды. Первая: если бы я выполнял все свои обещания подобного рода, у меня было бы написано больше, чем у Лейкина. А у того было более 10 000 сценок... А вторая правда заключается в том, что  я для «Костра» о Достоевском все же напишу! (11.7.71)
• В. Б. у нас. Ирина входит с чашкой кофе в руках.
  — Олеша говорил, что женщина вообще не должна есть в присутствии мужчины. Она должна только подавать ему еду... (16.5.76)
• (Рассказывает Серафима Густавовна.)
  — Витя появляется — весь в слезах, всхлипывает, шмыгает носом...
  — Что случилось?!
  — Толстого жалко... умирает...
  (Писалась последняя страница биографии Л. Н. Толстого.)

Нравится

Похожие статьи: